Вот изначально стоило бы договориться о формулировках.
Скажем так: о вселенском долгоиграющем (а точнее вечноиграющем) счастье я
думать не хочу и не буду. О нем говорили, писали, снимали фильмы не один
десяток раз. И к какому-то общему мнению не пришли. Договорились только, что
оно где-то, вроде, как и есть, но добиться его невозможно. А может и возможно,
но не совсем. Совсем не совсем. Как-то так решили. Молодцы.
Кроме того, необходимо разделять счастье и удовольствие.
Например, во время этого вашего секса люди получают удовольствие. Но никто же
не возьмется говорить, что в этот момент он счастлив. То есть счастье – это
материя более возвышенная. И даже дело здесь не в том, что эти два чувства
стоят на разных уровнях оценки, как, например, хор и отл у студентов. Просто
существуют они в разных системах. Ведь нельзя же сравнивать, скажем, пирожок и
музыку Баха. Что, типа, пирожок – хорошо, а Бах сочинял музыку на отлично.
Нельзя, наверное.
Но как-то все путано. Лучше поговорить о счастье на каких-то
конкретных примерах. У меня их всего два (наверняка, больше, но я не могу или
не хочу здесь их называть).
Первый: когда я ощутил огромную, вселенскую любовь к Родине.
Причем это чувство преисполнило меня, не когда Дима Билан победил на
Евровидении, и не когда наши уделали голландцев. А просто глядя на пейзаж.
Как-то я ездил помогать своему приятелю проводить практику
для студентов Текстильной академии. Практика эта проходила в лесу в течении
десяти дней. А мне нужно было двинуться домой несколько раньше. При этом поезд
с ближайшей станции (а находилась она километрах в 10 от лагеря) уйдет в 6-30
утра.
Я договорился с одним из парней-студентов, что он отвезет
меня до туда на машине, но ночью хлынул дождь, дорогу размыло вдрызг и вывезти
машину не представлялось уже никакой возможности. А ехать-то надо.
И я отважился на героический шаг - пойти на станцию пешком,
в ночи (выходить-то пришлось в 4 утра) да еще и под проливным дождем.
Несколько раз я заворачивал не туда, бродил по каким-то
болотам, шарахался от непонятных звуков из леса. В итоге, уже черепашьим шагом
из-за стоптанных напрочь ног, я наконец доковылял до станции - приземистого
деревянного домика, окрашенного в мерзкий неправдоподобный зеленый цвет. Домик
этот построен был, кажется, еще где-нибудь в XIX веке. Я бросил свой рюкзак чуть ли не в лужу и стал
разглядывать пейзаж за платформой.
А пейзаж, прямо вам скажу, был не с картинки: серой свинцовое
небо да какие-то кусты. Ну те, знаете, которые растут то здесь, то там на манер
сорняка, на которые никто внимание не обращает, а названия никто не знает.
Только в городах кусты эти вырубают, потому что они лезут отовсюду и вид не
облагораживают.
А я вот всем этим любовался, потому что все это и было
каким-то символом моей Родины. Неприглядной. Но Родины.
Хорошо любить дождь, когда капли так и сверкают в лучах
фонаря или выглянувшего из-за туч солнца. Под таким дождем так хорошо гулять за
руку с девушкой, шлепать по лужам. При этом зная, что вот прямо скоро можно
пойти домой, переодеть сырое и снова бежать гулять. А вот если знать, что идти
сейчас не домой, а в холодный вагон поезда, и капли дождя не искрятся на
солнце, а уныло, усердно и упорно бьют тебя по макушке и норовят залезть за
шиворот. Рядом не девушка, а сонные бабки, которые начинают стягиваться на
станцию к поезду. Кругом только все серое да унылое и собаки где-то лают.
Но потом я вдруг понял, как все это люблю, как мне это
дорого, насколько все это моё. И что это и есть счастье.
Второе счастье, как ни странно связано с едой.
Ходили в поход в горы по Адыгее. Залезли на плато Лаго-Наки.
И очутились на небесах в самом прямом смысле этого слова. Вокруг нас гуляли
облака. А мы вот стояли тут.
Но на деле все это не было столь поэтично. Мы были не в
облаке – мы блуждали в какой-то туче.
И что самое странное: в тучах был дождь. Ну, ведь на
картинках всегда рисуют, что дождик льется из дна тучки. А на поверку
оказывалось не так. Дождь в туче был повсюду. Легкая морось, летучая влага.
А еще в горах кроме дождя были проблемы с едой. Как
известно, чтобы приготовить покушать нужен огонь. Так вот, этого самого огня в
горах днем с огнем не сыщешь (ахах, какой удачный каламбур). То есть не растет
ничего в этих самых горах, хоть ты тресни.
Конечно, мы люди умные – мы взяли с собой примус, на котором
еду можно чудесно приготовить. На деле вышел казус – примус сломался во время
первого (не испытательного полета).
Словом, получилось так, что дня 4 мы питались исключительно
курагой и шоколадом…
И вот наступил самый ответственный день: восхождение на
гору. Это длинная история, собственно. Строго говоря, восхождение потерпело
фиаско.
Не важно.
Но вот спускаться с предвершинного гребня горы (а называлась
она Фишт) пришлось в тёмку. Незадолго до этого прошел дождь и спуск напрочь
размыло. Идти было совершенно невозможно, тем более, что под ногами была глина,
по которой ботинки скользили. Можно сказать, мы в прямом смысле катились с
горы, поминутно падая в какие-то кусты.
Это совершенно выбило нас из сил.
Например, мой приятель Илья однажды повернулся ко мне и
заявил:
- Называй меня Комод!
Несколько странно.
- Вот спасибо-хорошо! Дай еще 500 рублей, - говорил он.
Мы спустились на более-менее ровную поверхность. Поставили
палатки в буераках. Ничего готовить было нельзя. Мы открыли по банке тушенки на
троих, набрали воды в ручье и развели там Zuko.
Во время еды говорить было невозможно.
Вот когда мне что-то нравится, я престранно улыбаюсь. От
счастья. Это нормально. Но в тот момент я не улыбался, а хихикал.
Никогда не ел ничего более обалденного: тушенка с волокнами
и большущими кусками белого жира, напиток, сомнительно вкуса и цвета.
Но до сих пор я утверждаю, что это самое вкусное, что я ел.
А тем более ужинал я под самым небом. Глядя на звезды в упор.
Комментариев нет:
Отправить комментарий